Помните, прошедшей весной в пику трудностям, с которыми сталкивается (судя по афишам в кинотеатрах) российский кинематограф, первый канал «Останкино» порадовал своих зрителей сразу двумя, по-моему, полноценными телесериалами. Соотечественник устал от частого напоминания, будто его страна пошла не тем проторённым остальной цивилизацией путём, будто она заблудилась. Напоминание о том, что вопреки выпавшим на её долю преградам держава продиралась-таки отнюдь не в противоположном направлении, согревает. А если ещё главные действующие лица киноповествования являются выходцами из мест, которые ты называешь родиной…
Ей-богу приятно узнавать в виновницах крутого сюжета «Белых одежд» - землячек. Не знаю, насколько близок я в своих догадках к истине, но, судя по доступной мне литературе (смотрите страницу 72 во втором номере журнала «Природа» за 1974 год) прапращуром золотистых мушек в двух пробирках, что преподнесла Леночка Блажко своему возлюбленному, были дрозофилы, собранные в окрестностях Геленджика. Этих крылатых насекомых отечественная наука призвала себе в помощники при следующих обстоятельствах.
В начале века, учёные никак не могли достаточно рационально описать механизм возникновения новых биологических видов. Последователей Дарвина, с таким трудом завоевавших место в научном сообществе, постоянно преследовал призрак ламаркизма. В организмах животных, растений всё никак не находился тот движитель, с помощью которого из одного вида мог бы возникать другой. Готовы были уже вернуться и к прямому, непосредственному воздействию внешней среды на организм, и к наследованию приобретённых признаков, что означало конец живой форме движения материи. Зачем телам, выстроенным из белковых молекул, бороться, искать лучшее место под солнцем, если ими всецело руководит внешняя среда? Понятно, такое положение вещей, пусть неосознанно, приветствовалось и в обществе. Но, видимо, жизнь, а вместе с ней и её неспокойное чадо – человеческое общество, имеет право на существование по своим собственным законам, неводящимся ни к химии, ни даже к физике. Где раньше, где позже умные люди пришли-таки к этому.
Уже в советской России в начале двадцатых годов на Звенигородской гидрофизиологической станции Института экспериментальной биологии группа под руководством С.С.Четверикова одна из первых, если не первая в мире, всё увереннее нащупывала грандиозное. К сожалению мушки, что подвернулись для этой без малого эпохальной работы, оказались слишком капризны. Размножались они достаточно быстро. Но девиантные, принципиально новые признаки выявлялись с трудом. Были эти дрозофилы строгими микофагами – питались грибами определённых видов. Любые сколько-нибудь интересные отклонения от нормы оказывались, как правило, не жизнеспособными. Да и приготовление грибов – единственно любимого ими блюда – занимало непростительно много времени.
В 1922 году немецкий учёный Г.Меллер поделился с российскими коллегами плодовой мушкой (Drosophila melanogaster) – более удобной для генетических исследований. Но Четвериков требовал «чистых» от всяких искусственных загрязнений объектов, взятых из природной популяции. Долго искали. Наконец, С.М.Гершензон и П.Ф.Рокитский, вернувшись в родные пенаты из очередной экспедиции (на этот раз они ловили плодовых мушек в окрестностях Геленджика), привезли 290 самок золотистых дрозофил. Этим подарком из небольшого курортного городка на берегу Чёрного моря распорядились со знанием дела. Было выделено целых 229 инбредных, то есть чистых линий, мушки в которых выглядели близнецами, но отличались от особей другой линии единственным признаком.
Руководитель группы мог со спокойной совестью и с неопровержимыми фактами на руках сообщить миру об открытии. Объединяемые в вид организмы отнюдь не инертный материал в руках эволюции. В его недрах заложен потенциал мутаций – своеобразное горючее, расходуя которое, вид стремиться вырваться, «выехать» за пределы своей экологической ниши, максимально «оккупировать» жизненное пространство новой природной территории.
Лишь два года спустя после своего доклада на очередной конференции С.С.Четвериков решился опубликовать результаты исследований своей группы. Пионерские по сути, они были поданы под невнятным проходным заголовком: «О некоторых моментах эволюционного процесса с точки зрения современной генетики». Сказалась русская ментальность, которую постоянно точит червь сомнения. Естественно, голос российских учёных не был услышан. К аналогичным результатам западные биологи пришли много позже. Только в 1942 году американец Дж. Хаксли сформулировал концепцию синтетической теории эволюции, фактически продублировав успешную попытку Четверикова связать воедино дарвиновское учение и генетику.
Но бог с ним – с приоритетом. Сейчас, когда наша держава поворачивается к общечеловеческим ценностям, проблема приоритета переживается не столь болезненно, может быть, потому, что становятся различимы очертания справедливого его разрешения. Важнее другое. В нашей суровой стране генетики сумели отыскать удобный объект для своих изысканий, что позволило им вопреки обстоятельствам не отставать от зарубежных коллег. И этим объектом стала мушка дрозофила из Геленджика. Факт, который уже сам по себе должен быть отмеченным. (Во всяком случае, замечу в скобках, мне – аборигену этих мест трудно было спокойно пройти мимо). А если вспомнить, что наш уютный городок облюбовали студенты для своей практики, что здесь – база нескольких институтов…
История о том, как наш город подставил плечо отечественной науки в трудный для неё час, имела своё продолжение, правда, уже трагическое. Новой советской власти никак не давала покоя добрая практика времён славной Российской империи освобождаться от слишком умных своих подданных. В конце сороковых – начале пятидесятых ей позарез приспичило избавиться от всех «непокорных» биологов, никак не желавших двигаться в фарватере марксистко-ленинско-сталинской идеологии. И вот, как когда-то декабристы, к нам в Геленджик был фактически сослан Д.А.Сабинин. Чем уж этот физиолог не понравился режиму: тем ли, что пришёл к выводу, будто бы корень растения вовсе не механический насос, построенный из клеток-винтиков, а, совсем как живой, дышит, синтезирует для растущего стебля биологически активные вещества – гормоны; тем ли, что посмел почти десятилетием раньше цивилизованного запада не просто выделить и описать рибосомы, но и верно предсказать работу этих сборочных цехов, где клетка из кирпичиков-аминокислот «лепит» блоки-белки для строительства собственного тела (смотрите журнал «Природа» за 1983 год, страницы 98-99); а может быть тем, что, будучи лауреатом премии им. К.А.Темирязева (когда-то прирученного Советами), вступился за побиваемых менделистов-морганистов – не суть важно. Главное, что «ушли» человека.
Пытались товарищи Д.А.Сабинина сохранить отечеству гениальный ум. В 1949 году в Геленджике организовывалась Черноморская научно-исследовательская станция (сейчас это Южное отделение) Института океанологии АН СССР. Сюда-то и был «спрятан» до лучших времён Д.А.Сабинин. Но стальная хватка системы настигла учёного и здесь – совсем как в «Белых одеждах». Вымышленный профессор отравился, а настоящий – нажал спусковой крючок охотничьего ружья. Так стала геленджикская земля последним приютом для Дмитрия Анатольевича. «Post tenebras spero lucem” (после тьмы надеюсь на свет) – гласит стерегущая покой учёного надпись.
Но мятежный дух продолжал витать над тихим городком, что на берегу черноморской бухты, размеренное течение жизни которой оберегает Кавказ. В шестидесятых годах часть геологов, исповедующих так называемый фиксизм, устав, очевидно, отстаивать эту концепцию в среде специалистов-профессионалов, решила обратиться за помощью к власти, попробовать перевести своё учение в идеологическую плоскость. Для оппонентов – тех, кто видел в нынешних континентах земного шара осколки древнего материка, кто симпатизировал концепции мобилизма, набиравшую силу на Западе, кто хотел внести в нее свое слово - такой поворот вещей ничего хорошего не судил. Перед честными учеными, которые на сей раз изучали Землю, вновь замаячила перспектива в лучшем случае камуфлироваться в белые одежды.
Благо времена были уже не те. Памятуя горький опыт педологии с генетикой, археологией с кибернетикой, неоргажированные организаторы науки сумели развести мобилизм с фиксизмом, что называется по разным углам. Так тогдашний директор Института Океанологии А. С. Монин позволил первым приезжать в Южное отделение, чтобы в спокойной обстановке перевести, дух не тратя силы на пустые идеологические споры, подбить собранные факты, обсудить тактику дальнейшего противостояния, одним словом, почистить перышки. Короче, Геленджик стал своеобразным заказником мобилизма.
Там, в центре его сторонников третировали, обзывали дилетантами-любителями; больших трудов им стоило заявить о себе на страницах главного партийного органа (смотрите журнал «Вопросы философии» за 1993 год, №2, страница 55). А в это время научно-исследовательские суда Южного отделения случайно, чуть ли не в ущерб официальной экспедиционной программе буквально «наткнулись» на проходящий по дну Красного моря рифт – разлом земной коры, где проходит наращивание, раздвижение литосферных плит. Было зафиксировано, как противоположные берега моря потихонечку отодвигаются друг от друга, давая начало новому океану. В другом месте, немного севернее – на границе Эгейской дуги, старая, отслужившая положенные срок кора уходит, задвигается в мантию Земли на переплавку. Изучая характер осадочного чехла в районе, прилегающем к Гибралтарскому проливу, сделали вывод: Африканская и Евразийская плиты в этом месте составляют пока ещё единое целое.
Когда патриарх глубоководного бурения «Гломар Челенджер» прошелся по бассейну Средиземноморья и воспользовался услугами Института Океанологии, приглашая отечественных специалистов участвовать в геолого-географических исследованиях, базой экспедиций стал Гелгнджик. Здесь изучались керны, извлеченные из недр дна Черного и Средиземного морей, анализировались и обобщались результаты проведенных исследований. Вот уже второе десятилетие регулярно, раз в два года в наше Отделение съезжаются в Школу морской геологии все те, кому не терпится узнать, что собою представляет морская кора под толщей мирового океана.
Самое удивительное, на мой взгляд, в истории противостояния фиксизма и мобилизма то, что Южное отделение, наш город приглянулся одному московскому специалисту. Тогда, когда создавался этот текст, Л. И. Лобковский доктор физико-математических наук, довольно-таки успешно работает над синтезом этих двух направлений геологической науки. [Сейчас, в 2010 Леонид Исаевич член-корреспондент Российской Академии наук.] И хотя Л. И. Лобковский никогда не работал в Южном отделении Института океанологии РАН. Здесь у него остались тесные плодотворные контакты. Как когда-то геленджикская мушка дрозофила указала генетике и дарвинизму пути к плодотворному взаимопроникновению, так и Леонид Исаевич, проникнувшись, наверное [по рассказам], красотой окружающего пейзажа, пришёл к выводу, что мобилизм прекрасно описывает процессы, происходящие в океанической коре, а фиксизм, наоборот, - силён на суше. Видимо здешняя природа подталкивает непримиримых противников к нахождению точек плодотворного соприкосновения.
Так, для кого-то, может быть, неожиданно курорт оказался причастным к возрождению в среде российских учёных духа свободной конкуренции, честной, неотягощённой идеологическими предрассудками борьбой между различными теориями.
К сожалению, человечеству свойственно увлекаться результатом своих умственных усилий, видеть в них нечто идеальное, блестящее, не требующее впредь каких бы то ни было переделок. Не потому ли оно оставляет за собой право грубо – как потом оказывается – вторгаться с этими теориями в Природу, взирать на неё как на собственную мастерскую и только? В революционном угаре общество может даже декларировать борьбу с Природой. В юном тогда ещё Советском Союзе, например, расправившись с крупным и мелким частником, решили теми же методами побороться с окружающей средой (смотрите журнал «Вопросы философии» за 1993 год, №2, страница 57). Не здесь ли кроются причины экологических проблем, остро вставших вдруг перед бывшим Союзом?
Как бы там ни было, но памятник дрозофиле, о необходимости возведения которого аргументировано, я надеюсь, поведали эти строки, в Геленджике нужен. Ведь изыскали же мои земляки средства (или желание!) отреставрировать памятник российскому поэту, некогда проследовавшему вслед за героем своего времени через наш город из Тамани в Кисловодск. Пусть кому-то моё предложение покажется монументальным обоснованием равенства человека и какой-то букашки. Но разве не достойны уважения Природа, её законы, наконец, труд тех из нас, кто пытается эти законы постичь?
Сентябрь 1993 года
Александр Лихвинцев